От одиночества мерзнут плечи. И не согреет пестрый платок.
Не-нужна...
Светлица пуста и хоть волком вой - будет пуста и дальше
Не-нужна. Ни вести нет, ни грамоты.
Пугать слуг, запирая двери, забиваясь в угол, сжимать пальцам холодный камень оконного проема и выплакивать выспрашивать у серого неба, за что мне так? За что же мне так опять?
Выспрашивать о тебе и не получать ответа - в отлучке князь. А куда уехал, про то княгине знать не надобно - к чему?
Злая мысль - у князя твоего каждая пятая девка в окрестных селах в полюбовницах нынче ходит.
Уехать что ли прочь, в Молдову? А как смотреть в ясные глаза ангела моего, Штефана? Знаю, утешит, обнимет за плечи, выплачусь у него на груди. Так ведь обратно отвезет после. Силой увезет, если надо будет. Честь побратима для него куда важнее моих слез.
В Венгрию податься ко двору? В ноги Корвину кинуться? Удавиться лучше. Может и ждет того венгерский король, да не бывать этому. Скажет он насмешливо, - говорил я вам княгиня, что не будет тебе счастья с упырем этим... Возрадуется слишком. А после точно грамоту тебе пошлет - дескать супружница твоя князь нынче под моим враньим крылышком. А что дальше будет - мне и думать не хочется.
Кинуться бы головой вниз сейчас - да духу ни хватит.
Страшно. И не то страшно что смерть придет, и божьего суда уже бояться устала, а как представлю, как хоронить будут - гвозди в язык вбивать, да мелкие колья в ступни, руки вязать, глаза выкалывать да монеты серебряные класть на их место, так сразу обратно жить хочется. Страшно хоронят в Тырговиште самоубийц. Не хочу - чтоб такой увидел и запомнил.
Вот и сижу, да сжимаю плечи, да небо вопрошаю, да слушаю скрип половиц и жду стука копыт во дворе. И ведь добро бы пришел - кинуться к тебе и обнять, да точно знаю, выпрямлю плечи и глаза ледком задерну, лицо отверну и косами закрою - нате, режьте и ешьте князь, довольно уж о тепле просила.